Изменения коснулись и имен англичан. До вторжения Вильгельма I самыми обыкновенными именами считались Леофвин, Элфвин, Сивард и Моркар. После прибытия нормандцев эти имена постепенно были вытеснены такими, как Роберт, Уолтер, Генрих и, конечно, Вильгельм. В 1171 году был устроен пир во славу 110 рыцарей, которых звали Вильгельмами; никого с другим именем на этот пир не допускали.

Когда Генрих I женился на Эдите Шотландской, ее назвали «Годгива» – это была шутка ее соотечественников, пародия на английские имена, странные и архаичные. В начале XII века мальчик из Уитби сменил имя Тостиг на Вильгельма, потому что его дразнили в школе. Сервы и вилланы дольше хранили верность древним именам, и перепись 1114 года показывает, что в государстве были работники с такими именами, как Соэн, Рэйнальд, Эилвин, Лемар, Годвин, Ордрик, Элрик, Сарой, Ульвиет и Ульфак; поместье принадлежало Орму. Вскоре все эти имена исчезли. К первой четверти XIII века у большинства людей в Англии были новые имена, многие из которых давались в честь христианских святых из Европы, чьи культы распространялись по стране. Таким образом мы получили Томаса и Стефана, Элизабет и Агнес.

Нормандские завоеватели также дали англичанам понятие наследуемой фамилии, которая определяет границы семьи и ее собственность. Она обычно связана с местом, где обитала семья, или с той частью территории, которая ей принадлежала. До XIV века, впрочем, прочной традиции наследуемых фамилий не было. Их носили только очень знатные семьи. Обычные люди добавляли к имени уточняющий элемент: Роджер Повар; Роджер из Дерби; Роджер, сын Вильгельма. Дополнения к именам также могли подчеркивать особенности личности, например Роджер Большой Нос или Роджер Слабак.

Даже связанные с занятиями имена могли изменяться. В 1455 году освобожденный от крепостной зависимости Мэттью Окс («бык») сменил имя на Мэттью Грум («конюх»). Тем не менее некоторые древние фамилии сохранились, поэтому повсюду можно встретить Куков, Барберов, Сойеров, Миллеров, Смитов, Брюеров и Карпентеров^[28].

13
Мятежный поп

Так сын Матильды Генрих Анжуйский был коронован как Генрих II 19 декабря 1154 года. Он был первым королем Англии из Анжуйской династии. Его отец Жоффруа Анжуйский также был известен как Жоффруа Плантагенет, так как, выезжая верхом, носил желтую веточку дрока – planta genesta. От этой маленькой веточки произошло название великой династии, которая правила Англией более 300 лет; все короли Англии от Генриха II до Ричарда III были Плантагенетами (затем их сменили Тюдоры). Говорили, что эта семья ведет свой род от самого Сатаны, и одна из первых графинь Анжуйских была дочерью дьявола, который с пронзительным визгом бежал при виде освященного тела Христова. Когда святой Бернард Клервоский впервые увидел молодого Генриха, он ощутил, что душа его наполнилась смятением, и ему подумалось: «От дьявола они пришли, к дьяволу и вернутся». Многое в английской истории может подтвердить это подозрение.

Генрих II был коронован в двадцать один год. Юность его была наполнена битвами и властью. В шестнадцать лет он стал герцогом Нормандии, через два года, после смерти своего отца, – графом Анжуйским. Затем он женился на Элеаноре, герцогине Аквитанской, и, таким образом, стал герцогом и этой провинции. Ему принадлежала значительная часть Франции, хотя технически он оставался подданным короля. Взойдя на английский престол, Генрих хвалился, что теперь владеет империей больше, чем у Карла Великого три века назад (хотя в этом юный король ошибался).

Генриху досталась неспокойная страна, восстанавливающая свое политическое равновесие после гражданской войны, которая с перерывами продолжалась шестнадцать лет. Он был только на четверть нормандцем, но понимание власти имел нормандское. Генрих желал изъявлять свою волю с помощью навязанного порядка. Он требовал повиновения. Он заставил многих великих магнатов отказаться от замков и поместий, которые объявил своей собственностью; сровнял с землей все замки, которые принадлежали брату Стефана епископу Винчестерскому. Сокращая или устраняя власть отдельных баронов, он сместил страну в сторону сильной централизованной монархии. Генрих приказал выдворить из страны наемников, которых нанимали обе партии во время гражданской войны, поставив условие, что если они не покинут страну к определенной дате, то будут арестованы и казнены. Наемники исчезли быстро и тихо.

В 1157 году король Шотландии Малькольм IV пришел к соглашению с набирающимся сил Генрихом; он принес клятву верности за свои южные земли, граничащие с Англией, и отказался от Нортумберленда, Уэстморленда и Камберленда, которыми владел во время неустойчивого правления Стефана. Малькольму было шестнадцать, а Стефану – двадцать один год. Это был мир молодых мужчин. Затем Генрих выступил против Уэльса, и принцы Уэльские принесли ему клятву верности. Также молодой король лелеял великие планы завоевания Ирландии. Все это ему удалось сделать без единого сражения в формально объявленной битве. В чем он был гениален, так это в осаде и захвате замков.

По характеру Генрих был непоседлив и нетерпелив к любым ограничениям; он никогда не мог сидеть спокойно – и даже во время мессы ерзал и переговаривался со своими придворными. Он всегда был в движении, что-то делал, хотя бы играл в азартные игры или спорил. Генрих часто ел стоя, чтобы побыстрее покончить с трапезой. Он был рослым и сильным, выглядел как охотник или солдат. У него было красное лицо, багровеющее еще сильнее, когда он злился. Он охотно шел навстречу предложениям, и существуют свидетельства его скромности и милосердия, когда он оказывался окруженным толпами своих молящих подданных. Некоторые хватали его за рукава, надеясь поговорить с ним, впрочем, король никогда не терял чувства юмора. Его шута звали Роланд Пердун, и «каждое Рождество он прыгал, свистел и пердел перед королем».

В одной истории видны светлые стороны характера Генриха. Епископ Хью из Линкольна был призван к королю, чтобы дать объяснения, почему он отлучил от церкви королевского лесничего. Генрих был так разозлен, что велел придворным не замечать епископа, когда тот появится, и не приветствовать его. Таким образом, Хью из Линкольна был встречен молчанием и безразличием. Он приблизился к королю. Хью смотрел, как его повелитель вынимает иглу и нитку, чтобы зашить кожаную повязку на пальце, который тот повредил: Генрих всегда был неосторожен. Потом Хью неожиданно заметил по-французски:

– Как вы похожи на ваших кузенов из Фалеза!

Услышав это, король упал от смеха и начал кататься по полу. «Кузены из Фалеза» были родственниками по линии матери Вильгельма Завоевателя – а он был незаконнорожденным; в этом нормандском городе они были известны как скорняки. Король оценил шутку о своем прадеде-бастарде.

В делах государственных Генрих был осторожен и осмотрителен; современники вспоминали, что он имел очень хорошие деловые качества и великолепную память на факты и лица. Все это – необходимые качества для правителя. Его основной целью было организовать и поддерживать свою империю, а для этого надо было уметь считать и рассчитывать. Именно поэтому Генрих всегда держал при себе свои чувства, доверяя их только тем, кто был ему очень близок; ему нужно было оставаться скрытным, чтобы добиться своих целей. В делах же большой политики он часто нарушал слово.

Через год после того, как он привел магнатов к подчинению, Генрих отплыл в Нормандию, где подобным же образом установил контроль над своими владениями. С собой он взял своего юного советника. Томас Бекет был компаньоном короля, как близким другом, так и канцлером. Один из секретарей короля Пьер де Блуа писал, что «если у короля когда-либо появлялась привязанность к человеку, он редко бросал его»; прославленная верность дала сбой в случае с Бекетом. Для того чтобы правильно описать их отношения, понадобилась бы муза огня.

Бекет был из Лондона, в жилах его текла нормандская кровь, его быстро выделили для королевской службы. Он был остроумным и разговорчивым, серьезным, хотя и необразованным. Возможно, куда интереснее то, что у него было очень четкое ощущение своей значительности и важности. Он привлек внимание короля благодаря посредничеству архиепископа Кентерберийского Теобальда, который восхищался потрясающими способностями архидьякона в качестве секретаря и советника. Вскоре Бекет обнаружил себя объятым солнечными лучами королевской милости и как канцлер стал незаменимым. Как и Уолси после него, Бекет был одним из тех людей, кто разделял заботы своего повелителя, не посягая на его величие. Генриху не нравилась формальная и ритуальная сторона королевской власти, он предпочитал быстрые суждения и неожиданные действия, поэтому Бекет стал оратором и послом, с радостью приняв на себя все обязанности по управлению государством, которые королю были не по душе.

Когда Бекет путешествовал, из этого получалась целая процессия. Во время дипломатического визита в Париж в 1158 году перед ним шествовали 250 пехотинцев, а окружал его эскорт из 200 рыцарей и сквайров. Его личный гардероб состоял из двадцати четырех смен шелковых одеяний. Когда через три года Генрих отправился в военный поход, чтобы захватить город Тулузу и прилегающие к нему районы, расположенные неподалеку от его земель в Гаскони и Аквитании, Бекет возглавил собственное войско из 700 рыцарей.

Вскоре после этого король предложил Бекету сменить Теобальда на посту архиепископа Кентерберийского. Сам король был не слишком благочестив. Он хотел видеть в Кентербери сговорчивого священнослужителя, поддерживающего его власть, и рассудил, что Бекет по-прежнему останется королевским слугой и советником. В этом Генрих ошибался.

Характер Томаса Бекета всегда вызывал расхождения во мнениях. Его репутация святого великомученика затмевала все остальные его черты. Он был человеком, который всегда хотел играть значительную роль. Как и более поздний английский святой великомученик Томас Мор, Бекет всегда был на сцене. Он лишился своих двадцати четырех смен шелковых одежд и надел грубую рясу из мешковины, под которой копошились вши. Он жил на хлебе и воде и зарастал грязью. Внутри одного человека яростно боролись противоположности, и в этом отношении можно сказать, что он полностью отвечал средневековому духу. Бекет был горд и глуп, а также полностью уверен в своей правоте.

Едва став архиепископом в 1162 году, Бекет тут же начал противостоять королю. Он отказался давать шерифам Кентербери разрешение на отправку денег в королевскую казну, потом начал оспаривать решение короля о том, что священнослужителей, которых церковные суды признали виновными, следует передавать для наказания в руки светских властей. «У вас нет власти командовать епископами», – заявил Бекет. Но именно это король и хотел делать. Он собирался восстановить королевскую власть над английской церковью в стиле нормандских королей. Они не допускали вмешательства папы в дела Англии, а папские легаты могли въезжать в страну только по приглашению короля. Поведение Бекета как агента престола Святого Петра привело короля в ярость. Генрих не оспаривал священную власть церкви, он просто требовал, чтобы она не вмешивалась в права и обязанности трона.

Если король начинал гневаться, то гнев его был устрашающим. Злость была особенностью Анжуйской династии, черной и яростной силой, которая сметала все на их пути. Один придворный записал случай, когда «король, охваченный своим обычным гневом, сорвал с головы шляпу, порвал пояс, разорвал свой плащ и одежды, содрал шелковое покрывало с кушетки и сидел во всем этом, как будто в какой-то навозной куче, жуя соломину». Таков был человек, который стал смертельным врагом Томаса Бекета. Король вознамерился уничтожить епископа.

В начале 1164 года Генрих и его советники выпустили состоящие из шестнадцати пунктов так называемые Кларендонские постановления, в которых королевская власть противопоставлялась интересам и требованиям папы. Вначале Бекет согласился на эти предложения, явно покривив душой, но потом дал обратный ход, отказавшись подписать документ. Осенью того же года король созвал в Нортгемптоне совет, где присутствовали епископы и великие лорды королевства. На этот раз Бекет был обвинен в неуважении к двору и приговорен к штрафу, но король готовил дальнейшие меры. Бекету было приказано отчитаться за все средства, которые прошли через его руки как королевского канцлера, а также за те суммы, за которые он считался ответственным. Генрих не дал ему никакого пространства для маневра. Тогда Бекет решил эффектно обставить свое появление. Он въехал во двор зала заседаний Нортггемптона в своем официальном костюме, сжимая в руках большой крест.

Эта история стала широко известна и, возможно, при многочисленных пересказах обросла различными подробностями. Когда Бекет спешился, к нему подошли несколько епископов, которые попытались забрать у него крест.

– Если король будет размахивать своим мечом, – сказал один из них, – так, как ты сейчас размахиваешь своим крестом, то как можно надеяться на примирение между вами?

– Я знаю, что делаю, – ответил Бекет. – Я взял этот крест для защиты моей персоны и английской церкви именем Божьим.

Затем он вошел в зал, где запретил епископам выдвигать против него какие-либо обвинения. Король потребовал, чтобы только лорды объявили приговор архиепископу. Бекет отказался его выслушать.

– Каким бы я ни был, – заявил он, – я ваш пастырь, а вы владельцы имений, носители власти, светские люди. Я не буду слушать ваших суждений.

Он вышел из зала с крестом в руке, провожаемый криками «Предатель!». Вскоре после этого Бекет тайно покинул страну.

Он отправился в Санс, где папа Александр III находился вместе со своим двором в изгнании, и припал к ногам понтифика. В длинном выступлении Бекет разоблачил высокомерие и отсутствие благочестия у короля, пытающегося разрушить власть церкви, и упомянул о своей роли как архиепископа: «Хотя я, сам не желая того, принял на себя эту ношу, именно человеческая воля, а не повеление Божье заставило меня так действовать». Он во всем обвинял Генриха: «Что же удивительного тогда в том, что я оказался в затруднительном положении?» Рыдая, Бекет сорвал епископское кольцо со своего пальца: «Передаю в твои руки, Отец наш, архиепископство Кентерберийское». Некоторые из присутствующих кардиналов надеялись, что папа положит кольцо в свой карман, поскольку вовсе не хотели конфликтовать с королем Англии. Но Александр III вернул кольцо. «Получи еще раз из наших рук, – сказал он Бекету, – символ своей епископской власти».

Генрих, лишившись своей жертвы, впал во вполне предсказуемую ярость. Поскольку он не мог добраться до самого Бекета, король дотянулся до его людей в Кентербери. Их земли были конфискованы, а их родственников обязали поручиться за них; они были изгнаны из своих домов и стали заложниками королевской воли. Первый акт драмы был завершен.

Генрих II не говорил по-английски, используя только французский или латинский. Возможно, это вполне приемлемо для короля, который только треть своего правления провел в Англии, а остальное время – в Нормандии и других французских провинциях. Он родился в Ле-Мане и умер в Шиноне – оба этих города находились в его наследственном владении; он был очень глубоко привязан к стране своего отца. Генрих по анжуйской моде носил короткий плащ, а не длинные нормандские одежды. Анжуйская империя, в сущности, была частным феодальным владением. Генрих не признавал никакой «внешней политики», кроме той, что преследовала его интересы и давала ему выгоды. И в этом он не отличался от других правителей своего времени.

Заслугой управленцев Генриха было то, что Англия не испытывала никаких волнений в долгие периоды пребывания короля во Франции; это еще одно проявление силы правительства в стране. Ключ к нему – в эффективном управлении или, скорее, в эффективном использовании. Различные налоги и пошлины росли по-разному, но все эти щитовые деньги, пошлины в пользу сюзерена и земельные налоги теперь перешли в область интереса лексикографов, а не экономистов. Достаточно сказать, что королевская власть не подвергалась сомнению. В 1170 году Генрих сместил всех двадцать трех шерифов королевства, подверг их следствию и снова назначил только шестерых из них. Такого не могло случиться во времена правления Стефана.

На самом деле, насколько это можно оценить, при Генрихе страна стала более процветающей. К концу XII века действовало 150 ярмарок и 350 рынков. Первая ветряная мельница появилась в Йоркшире в 1185 году. Первые церковные шпили, ставшие ныне такой знакомой чертой английского пейзажа, выросли над известняками Нортгемптоншира и Линкольншира. Использование вместо быков лошадей ускорило сельскохозяйственные работы. Английская шерсть и олово пользовались большим спросом.

Английская деревня тоже процветала. Как мы уже видели, появилась она очень давно, но оказалась способной к изменениям. К XI веку ее неотъемлемой частью были церковь и господский дом, а также ряд маленьких домишек для зависимых крестьян, работавших на господской ферме за наделы земли. Вокруг деревни лежали открытые поля. В XII веке лорды, владеющие крупными поместьями, начали создавать и новые деревни. В стране не было нехватки рабочей силы, развивались рынки и прочие центры торговли. Дома работников часто строились вокруг прямоугольного участка земли, где мог пастись скот; у каждого дома был свой сад.

Записи маноральных судов XII века полны эпизодами из повседневной жизни деревни. Сапожник Филип Безносый был арестован из-за постоянной привычки подслушивать разговоры соседей; женщину по имени Матильда привели в суд из-за того, что она сломала изгородь; Эндрю Ноутман вытащил дочь Роджера-кровельщика из ее дома за уши; Матильда Крейн имела привычку воровать цыплят и должна быть изгнана из деревни; паре, обвиняемой в распутстве, было приказано пожениться, если они повторят свой блуд.

Происхождение многих деревень можно проследить до доисторического периода, и жизнь в них была полна традициями и неотступным их соблюдением. В одном документе молодой человек описывается как «кровь деревни», чем подчеркиваются непосредственные родственные связи. Коллективные ритуалы также осуществлялись в течение многих сотен, если не тысяч лет. Почти до настоящего времени в деревне Полперро в Корнуолле существовала традиция скатывать к морю чучело мэра, а потом окунать его в воду. В деревне Хольн в Девоншире барашка привязывали к огромному каменному столбу, стоящему в центре поля, и группа молодых людей перерезала ему горло.

Крестьяне растили пшеницу и рис, ячмень и овес; они ухаживали за лошадьми, свиньями, коровами и быками, они варили эль. Некоторые из свободных землевладельцев не могли выплатить долги, и их заставляли продать свою землю; некоторые менялись своими участками. Чтобы выполнять такие обязанности, как сбор штрафов, в деревне каждый год выбирали должностных лиц, это мог делать лорд или сами крестьяне. Пастуха нанимали одного на все семьи. Общество было строго разделено на классы, но очень сплочено, оно зависело от общих соглашений по главным вопросам сельской жизни. Также общество в какой-то мере основывалось на взаимной помощи. Как бы то ни было, какого бы уровня богатства ни достигала страна, о жизни самых низших классов фермеров и тружеников известно мало. История никогда не обращает внимания на бедных.

Количество городков в этот период быстро росло вместе с ускорением темпа экономической жизни; за сорок лет между 1191 и 1230 годами появилось около сорока девяти городов. Обычно их строительство планировал владетельный лорд, который желал основать рынок для близлежащих деревень. Потом он собирал арендную плату и налоги, зарабатывая значительно больше денег, чем можно было получить с сельскохозяйственных угодий. Епископ Линкольнский, например, проложил улицу с магазинами и домами около маленькой деревеньки; затем он подвел к ней главную дорогу. Таким образом был создан рыночный город Тейм в Оксфордшире. Лидс появился на свет в 1207 году, когда лорд поместья Лидс, включающего в себя маленькую деревню, запланировал выделить тридцать участков под застройку с каждой стороны новой улицы, находящейся около переправы через реку Эр. Это было выгодным вложением, и мерой его успеха может быть тот факт, что спустя 900 лет городок все еще процветает. Где-то под современными сооружениями лежат пекарни, надворные туалеты, таверны и тюрьмы начала XIII века.

Многие из этих новых городков были построены по распоряжению или рекомендации короля и стали известны как королевские боро. Так, в 1155 году король постановил, что в Скарборо «должны платить мне ежегодно за каждый дом, чей фронтон повернут на улицу, четыре пенса, а за дома, боковые стены которых выходят на улицу, – шесть пенсов».

Более старые города, которые были основаны в I веке, а то и ранее, продолжали расширяться. Они приобретали самосознание. Их стены укреплялись и облагораживались; в Гулле, например, впервые построили окружающую город стену целиком из кирпичей. Людей, связанных с мэром, таких как его старшие офицеры, стали называть communia или communa. В 1191 году в Лондоне была учреждена система управления с помощью мэра и олдерменов. Лидеры городов начали давать отпор внешнему влиянию; например, олдермены Лондона были достаточно могущественны, чтобы открыто не повиноваться королевскому суду в Вестминстере.

Лидеры городов строили стены и ворота, главные улицы вели прямиком на рыночную площадь. Торговцы одним товаром, например, сапожники или пекари, часто склонялись к тому, чтобы селиться рядом. Некоторые города уже славились определенными видами товаров, так мы слышим о домотканой одежде из Колчестера и о мыле из Ковентри. Тамплиеры основали в Бакингемшире город, который назвали Багдадом, надеясь создать там подобие огромного восточного рынка; теперь этот город именуется более прозаически – Бальдоком. Ярмарки были учреждены в Бостоне и епископском Линне, в Винчестере и Сент-Айвсе. В более крупных городах целая улица могла быть заселена торговцами одним и тем же товаром. Население также росло. К концу XII века в Лондоне насчитывалось 80 000 жителей, а в Норвиче и Ковентри – по 20 000 человек.

Первоначальные границы Стратфорда-на-Эйвоне, распланированного епископом Вустерским в 1196 году, до сих пор заметны на современных улицах; дома все еще стоят на тех участках, которые были отведены под них епископом, также сохранились и многие названия улиц. Разносчица XIII века все еще могла бы сориентироваться на улицах города. Даже такие великие города, как Лондон, по-прежнему хранят следы своего происхождения.

Торговцы из этих старых и новых городов способствовали развитию гильдий, что обеспечивало соблюдение законов и правил; эти гильдии купцов, как они назывались, процветали до такой степени, что в конце концов прибрали к рукам управление большинством городов. Гильдии существовали долго, они ведут свое начало примерно с IX или X века, но первоначально были чем-то вроде обществ благочестивой взаимопомощи: их члены молились за души погибших и поддерживали собратьев в случае острой необходимости.

Люди, торгующие одним и тем же товаром, стремились вступать в одну гильдию, так что свою роль играли не только духовные, но и экономические интересы. Торговцы становились организованными. Они придерживались определенных правил производства и ведения дела. Они не допускали людей извне до своих «таинств» и установили строгую систему наставничества. Когда-то они встречались на церковном дворе или в зале собраний, но к концу XII века многие из таких гильдий уже имели собственные впечатляющие помещения, которые назывались местами собраний гильдии, или цехами.

Гильдии сохранили свои благочестивые устремления, сбор пожертвований на благотворительность и на расходы, связанные со смертью одного из членов; многие из них содержали часовню или, по крайней мере, ставили свечи на алтаре в ближайшей церкви. Они строили мосты и дороги, и развитие транспорта, кажется, было в их интересах. Гильдии мастеровых также отвечали за представления, которые назывались чудесами или мистериями и являлись самой важной часть английского театра в дошекспировскую эпоху. Такое слияние религиозной, социальной и экономической власти было характерно для Средневековья.

Таким образом, долгий период процветания городов в XII и XIII веках также был временем, когда особенно развилось чувство городской общности. В некоторых отношениях тем не менее понятие общины было обманчивым, поскольку богатые горожане, считавшиеся «высшим сортом», создали олигархическую власть, собранную в руках небольшого количества семей. В Норвиче 60 % материальных ценностей было сосредоточено в руках 6 % населения. Это были люди, которые выступали присяжными в городских судах и занимали должности в местной администрации. Впрочем, рос общий интерес к поддержанию недавно появившихся привилегий и традиций. В лондонской коммуне, возникшей во время, когда взаимный антагонизм между купцами и мастеровыми был достаточно силен, на собраниях все еще можно было услышать голоса граждан, выкрикивавших «Да! Да!» или «Нет! Нет!».

Это ощущение корпоративной общности подкреплялось верой в то, что города были территориями относительной свободы. Люди, которые собирались в них, были связаны коммерческими соглашениями и не были субъектами трудовой повинности, как крестьяне в деревне. К началу XII века было принято, что если виллан проживет в городе год и один день, то он получает свободу. Сам воздух в городах был другим.

Мы могли бы увидеть деревянные дома и лавки, между которыми были свободные участки, где копались куры и привязывали маленьких лошадей того времени. Многие из этих деревянных домов были двухэтажными, на первом этаже размещался магазин, а на втором – жилые помещения. Постоянные лавки стояли на одних и тех же местах, но шатры могли ставить и убирать через несколько дней. В любом городе было два-три каменных дома, принадлежавшие богатым купцам.

В Честере над утрамбованной землей улиц возвышался деревянный тротуар, который был как бы первым этажом; над ним строились дома, оттуда пешеходы могли заглядывать в витрины. В английских городах повсюду были грязь и отбросы, в которых рылись свиньи и ползали змеи. Бегущие по земле потоки воды зачастую несли отходы производства и экскременты. Не замолкал шум торговли и споров. Все были заняты, всегда заняты, с особой нахрапистостью и раздражительностью, характерными для средневекового периода в Англии.

Насколько судебная реформа была проведена силами королевских советников и каков был вклад в нее самого Генриха II – это хороший вопрос. Говорили, что он провел множество бессонных ночей, обсуждая со своими советниками пункты законов, но все это может быть чистым вымыслом. Несомненно, за время его правления законы в Англии действительно ужесточаются; один из современников Генриха II Уолтер Мэп заметил, что король был «искусным автором новой судебной системы». Например, он потребовал, чтобы королевские суды регулярно приезжали в ширы и принимали на себя ведение дел, что раньше относилось к обязанностям шерифа или суда графства. Шесть групп по три судьи в каждой объезжали от четырех до восьми графств, так что оказывалась охвачена вся страна. Размещались они в Вестминстере, но оттуда до центральной администрации добраться было несложно.

Их деятельность, разумеется, прежде всего служила королевской выгоде при сборе штрафов и других податей; было хорошо известно, что королевские суды любят деньги куда больше, чем справедливость, и король ожидал «подарков» на всех этапах судебной процедуры. Богатый человек, обвиненный в преступлении, предлагал большую сумму «за милость короля». В грубом и жестоком обществе это казалось вполне естественным. Вы платите деньги за визит к врачу. Вы платите деньги за визит к судье. Закон был еще одной формой власти. Он просто стал работать быстрее и эффективнее.

Но такие рациональные действия иногда имели неожиданные последствия. Распространение по всей стране единой королевской судебной системы создало условия для развития общего права. Национальный закон взял верх над местными традициями. Когда закон становится единым, он может в самом деле стать «общим» для всех. Чтобы подчеркнуть эту теорию ius commune (общего права), использовались специальные фразы: так, выражения «как это принято в Англии» или «согласно традициям этой страны» становятся стандартными формулами. Люди могли свести закон к порядку и к утверждению прецедента, он мог систематизироваться и стандартизироваться. Одна из самых важных работ по юриспруденции в истории страны «Трактат о законах и обычаях королевства Английского» (Tractatus de legibus et consuetudinibus regni Angliae) Ранульфа де Гленвиля была написана в царствование Генриха II. Не случайно, что история «правовой памяти» была начата во время правления старшего из выживших сыновей Ричарда I, в 1189 году. Генрих действовал в своих интересах, но его действия больше, чем что-либо еще, развили послушание закону и обеспечили согласованное применение норм права. Он не имел никакого интереса к реформам и никак их не планировал. Король действовал исключительно в частных, эгоистических интересах, и его толкала вперед только сила обстоятельств. Он не имел никакого понятия о том, куда могут завести эти действия, только ожидал того, что они будут приносить ему все больше и больше денег. Так зародилось мощное изящество английских законов. Генрих создал систему, которая работает до сих пор.

Еще один неожиданный результат дала новая судебная процедура. Одной из функций судей было разрешать споры о собственности. Кто-то покушается на чужую землю – такой была одна из самых распространенных проблем в XII веке, когда большие и маленькие лорды постоянно пытались расширять свои владения. Судьи должны были созвать двенадцать местных жителей, которые могли бы дать совет по делу. По поводу происхождения английского суда присяжных все еще идут споры, и некоторые относят его еще к англосаксонскому периоду, но в XII веке мы, по крайней мере, можем наблюдать его систематическое использование. В течение пятидесяти лет жюри стало использоваться и в криминальных делах. Суд присяжных заменил суд поединка или сурового испытания. Стороны, вовлеченные в такие процессы, призывались в суд с помощью исковых заявлений, которые в тот период приняли стандартную форму. Исковое заявление стоило шесть пенсов. Юридическая система страны создавалась выбранными наугад, непредсказуемыми средствами.

Все сошлось воедино. Создание королевского закона, который иначе можно назвать национальным, потребовало появления группы умелых юристов, чтобы толковать и исправлять принципы законодательства. В XI веке профессиональных юристов не было, а судьи являлись попросту слугами короля. В царствование Генриха II такие вакансии закрылись навсегда. К концу XII века «сведущих в вопросах права» обучали в Оксфорде. Вокруг судов в Вестминстере образовались импровизированные «юридические школы». Вскоре появилась группа так называемых людей закона. Они создали профессию, имеющую множество ролей и градаций. Они ели и пили вместе на разных постоялых дворах и в трактирах, которые позже превратились в «Линкольнс-Инн», «Грейс-Инн» и т. д.

Один из парадоксов Средневековья – это существование чрезвычайной жестокости и беспорядка одновременно со стремлением к формальности и иерархии; Англия во многих отношениях была страной беззакония, но также она была и страной сутяг. Люди любили закон так же, как его не уважали; им его все время было недостаточно. Он утешал и успокаивал. Он представлял власть и традицию, пусть даже над ними и насмехались. Закон был словно доносящийся откуда-то голос короля, хотя если бы вы пришли в Вестминстер-Холл в судебный день, вы бы просто погрузились в бормотание голосов:

– Помимо всего прочего, я поражаюсь тому, что вы не понимаете сути дела.

– Суть дела – словно мишень для удара копьем. В нее трудно попасть.

– Не спорьте со мной об этом уложении. Я был одним из тех, кто его создал.

– Это принцип талиона, око за око, зуб за зуб!

– Аристотель мне друг, но истина дороже.

Пол в зале был покрыт охапками душистых трав, чтобы заглушить тяжелый дух множества людей и узников. Судьи носили с собой полотняный шар, пропитанный отварами аниса и ромашки.

Суд королевской скамьи, Суд общих тяжб и Суд казначейства имели собственный судейский состав; особых младших адвокатов называли сержантами, их можно рассматривать как предшественников современных барристеров. Ожидалось, что со временем сержанты сумеют выслужиться в судьи. Профессионализация юриспруденции, таким образом, завершилась. Слушания стали более формальными и начали основываться на прецедентах. Мы даже можем говорить о приверженности букве закона, а не о законности. Судьи носили мантии пурпурного цвета и шапочки из золотого шелка. Сержанты были облачены в просторные одежды с вертикальными полосами темно-красного и синего цветов и круглые белые шелковые шапочки.

Прояснение закона и приведение его к стандарту означало, что само общество также приняло более определенную форму. Одна из новых процедур получила название mort d’ancestor («смерть предка») и позволяла любому свободному человеку заявить права на свое наследство. В частности, свободные арендаторы не могли быть изгнаны с земли своим лордом. Но некоторым людям было запрещено обращаться в королевские суды. Те, кто был не свободен, вилланы, которые жили на земле в обмен на трудовую повинность на полях своего господина, были исключены из системы королевского правосудия. Чтобы отстоять свои права, они должны были обращаться в более мелкие местные суды. Другими словами, они по-прежнему зависели исключительно от милости своих господ.

В законах было закреплено, что «графы, бароны и свободные арендаторы могут законным образом… продавать своих сервов [rusticos], как быков и коров». Несвободные люди определялись как те, кто «вечером не знают, какую работу будут выполнять утром. Хозяева могут заковать их в оковы или забить в колодки, заключить в тюрьму, избить и выпороть в зависимости от своей воли, сохраняя их жизнь и конечности». Здесь речь идет о крайних случаях, а на практике традиции хранили многие права этих rusticos. Также лорд должен был доказать, что человек является несвободным, как сказал один юрист того времени: «Вначале вы должны подстрелить оленя, а уж потом сдирать с него шкуру».

Контраст между свободным человеком и вилланом стал единственным важным социальным разделением в стране, он лежал в основе уже существующей изысканной и сложной иерархии ролей и функций. Он был включен в сюжеты рыцарских романов, где все герои делились на vilain (вилланов) и courtois (благородных). Суть титула рыцаря также изменилась, теперь он скорее подчеркивал владение какой-либо собственностью, а не военные заслуги и готовность к королевской службе. Постепенно рыцари адаптировались к новой роли. Они стали выполнять функции скорее в местном обществе, а не в масштабах всей страны, со временем превратившись в «джентри»^[29] – слово, впервые использованное Батской ткачихой (женой из Бата) в «Кентерберийских рассказах» (The Canterbury Tales). «Дворянка» появилась к 1230 году, а «дворянин» – сорока пятью годами позже. Так что теперь у нас есть высказывание Джона Болла: «Когда Адам пахал, а Ева пряла, кто был тогда дворянином?»^[30] Так постепенно создавалась классовая система Англии, основанная на собственности.

Те, кто жил в городах, по определению были свободны, и, таким образом, разница между свободной городской жизнью и несвободной деревней становилась все более заметной. Вполне можно сказать, что миф о некультурном деревенском оборванце, противопоставленном лощеному городскому жителю, который так часто появлялся у памфлетистов Елизаветинской эпохи и драматургов периода Реставрации, зародился именно в то время.

Конфликт между Томасом Бекетом и Генрихом II длился шесть лет, причем посредниками в нем выступали различные заинтересованные стороны, в том числе и сам папа. Дважды противники встречались во Франции, но их встречи вылились в жестокое противостояние. Казалось, самомнение и гонор обоих мужчин так велики и чувствительны, что не дают им возможности ни для какого компромисса. Но в конце весны 1170 года король устроил коронацию своего сына Генриха, которую провел архиепископ Йоркский в Вестминстерском аббатстве. Генрих Молодой Король был коронован как номинальный король при жизни своего отца для обеспечения безопасности династического наследования.

Коронация стала серьезным ударом против Бекета. Два аббатства Англии – Йорк и Кентербери – всегда боролись за уважение, власть и владения. Признанным правом архиепископа Кентерберийского было короновать монархов и принцев, но король лишил Бекета этой привилегии. В ту эпоху особое значение статуса и прецедента не могло быть переоценено: именно на них стоял мир. Генрих заявил, что принц может быть коронован еще раз архиепископом Кентерберийским, если тот вернется в Англию. Бекет так был озабочен защитой привилегий своего титула, что убедил себя принять предложение. На французской земле состоялась третья встреча Генриха и Бекета. На ней были оговорены условия соглашения. 1 декабря 1170 года архиепископ вернулся в Англию.

Говорили, что, когда Бекет сошел на берег в Сануидже, встретили его враждебно. Также сообщалось, что вскоре он пересек Англию верхом, в сопровождении отряда рыцарей. Подтвердить или опровергнуть эти истории не представляется возможным. Лишь об одном событии можно говорить с уверенностью. Перед тем как отправиться в плавание через Ла-Манш, Бекет отлучил от церкви архиепископа Йоркского и других епископов, присутствовавших на коронации восемь месяцев назад.

Существовала латинская пословица «Ira principis mors est», что означает: «Гнев короля – это смерть». Бекету предстояло доказать справедливость этого изречения. Когда новости об отлучении от церкви дошли до Генриха, ему сказали, что не будет ему ни места, ни покоя в Англии, пока архиепископ жив. То, как театрально и злопамятно Бекет обошелся с архиепископом Йоркским, казалось, подтверждает это. Бекет был человеком, который лопался от гордости и ощущения собственной правоты.

Возможно, король никогда и не говорил тех слов, которые ему приписывают: «Неужели нет никого, кто освободил бы меня от этого мятежного попа?» Но смысл высказывания Генриха они передают достаточно точно. Четыре рыцаря поймали короля на слове. Оставив двор Генриха на севере Франции, они каждый разной дорогой отправились к Ла-Маншу. Заранее договорившись, дворяне встретились в замке Солтвуд в графстве Кент, неподалеку от Кентербери. Оттуда они поскакали в собор.

Бекет занимался делами во внутренних помещениях, и, когда рыцари вошли, он спокойно поздоровался с ними. Их намерения тем не менее не были ясны, возможно, даже им самим. Есть признаки того, что они хотели арестовать архиепископа или заставить его снова покинуть страну. Но по ходу дела их одолел гнев. Они начали оскорблять Бекета и угрожать ему; он спорил с ними и не испугался их враждебного поведения. Он прошел в собор, чтобы послушать вечерню. Монахи хотели запереть двери, но архиепископ им этого не позволил. Один из монахов, который был с ним в этот момент, Вильгельм Фицстефен, рассказывал, что Бекет мог бежать в любой момент. Вокруг него были темные коридоры и продуваемые всеми ветрами каменные лестницы; он мог спрятаться в крипте. Но архиепископ стоял в церкви и готовился к службе.

Четверо рыцарей распахнули дверь и ворвались вслед за ним с оружием в руках. Один из них плашмя ударил Бекета мечом по плечу, крикнув: «Попался! Теперь ты мертв!» Они попытались вытащить его из собора, но он сопротивлялся. Архиепископ был ранен в голову и упал на колени. Еще один удар снес ему верхнюю часть черепа. Убийцы добили Бекета там, где он лежал.

В смерти Бекет воистину восторжествовал. Лидеры христианского мира искренне ужаснулись убийством архиепископа в его соборе; с этим могло сравниться только убийство самого папы. Король знал, что теперь весь мир будет злословить по его поводу. Он удалился в свои покои и три дня отказывался от еды и питья. В свою очередь, враги обдумывали достойную месть. Король Франции Людовик VII заявил, что «человек, применивший насилие к своей матери [Церкви], восстает против всего человечества… Такая беспрецедентная жестокость требует беспрецедентного воздаяния. Пусть меч святого Петра отомстит за мученика из Кентербери». Бекет уже был увенчан венцом великомученика, хотя канонизировали его только через три года.

Очень быстро вокруг места убийства вырос некий культ. Сразу же после смерти архиепископа некоторые его домашние и, возможно, даже какие-то люди из Кентербери поспешили в собор, они отрывали кусочки своей одежды и обмакивали их в кровь Бекета. Этой жидкостью они смазывали себе глаза. Рассказывали, что другие люди приносили сосуды, чтобы наполнить их кровью, сочащейся из мертвого тела. Такой была осязательная и подсознательная сторона средневековой набожности. Позже монахи из Кентербери организовали успешную торговлю «водой Бекета», в которой находилась капля его крови. Маленькие сосуды из оловянного сплава производились в больших количествах, каждый из них снабжался надписью на латинском: «Вся слабость и вся боль уйдут, исцеленный будет пить и есть, а зло и смерть исчезнут». Если такого чудесного исцеления не происходило, то все тут же соглашались, что этому страдающему мужчине или мучающейся женщине не хватает благочестия. После того как была воздвигнута усыпальница Бекета, к ней в больших количествах начали приходить паломники. «Кентерберийские рассказы» Чосера посвящены как раз им.

Одним из таких паломников был сам король. Летом 1174 года Генрих, которого тревожили враги, наступающие из Шотландии и из Фландрии, совершил официальное и ритуальное покаяние в смерти Бекета. За милю от Кентербери он спешился и снял свои шелковые одежды; затем король босым прошел весь путь до собора, в кровь сбив себе ноги. Войдя в церковь, он, рыдая, простерся перед алтарем. Колокола собора звонили, собирая на этот спектакль, изображающий акт покаяния, как можно больше зрителей. Короля проводили в усыпальницу, где он разорвал на себе рубаху. Собравшиеся епископы «наказали» его тело несколькими ударами хлыста, без сомнения, они не были жестоки к своему великому лорду. Остаток дня и ночь король провел в страстных молитвах, не принимая ни еды, ни питья. Закончил он свой пост, выпив немного воды, освященной кровью Бекета. Король был очищен. Результат последовал незамедлительно, и он был почти что чудом: его шотландские враги потерпели поражение.

За возвращение папской милости Генриху пришлось заплатить немалую цену. Его заставили принять положение о том, что все дела священнослужителей будут разбирать только в церковном суде. Так был установлен обычай, известный как «привилегия духовного звания», который постепенно превратился в привилегию грамотности: любой человек, который мог прочитать короткий отрывок из Библии – обычно начало пятьдесят первого псалма, «стих спасительный», – получал помилование и избегал смертной казни.

Возможно, Господь благословил Генриха на битву против врагов, но он проклял короля в отношении его детей. Оставшиеся годы царствования Генриха прошли в сражениях с его четырьмя сыновьями, которые, как и их анжуйские предки, отличались свирепостью и жестокостью. Теоретически Генрих разделил свою империю. Его старший сын Генрих должен был унаследовать Англию вместе с Анжу и Нормандией; второй сын Ричард получил герцогство Аквитанское. Третий сын Джеффри с помощью брака стал герцогом Бретонским. Младший сын Иоанн не получил ничего, отсюда и возникло его прозвище Иоанн Безземельный.

Это была очень вздорная семья, неурядицы которой дали бы богатую пищу для творчества Шекспира. Пьеса об этих противоборствующих принцах перещеголяла бы самого «Короля Лира». Братьев объединяло только одно – каждый преследовал исключительно свои интересы; эгоизм был у них в крови. Они заботились только о своем гоноре и о своей власти; они сражались друг с другом на всех прилегающих территориях, они строили замки на земле друг друга, и они не давали королю примирить их.

В своего рода приступе династического безумия двое старших сыновей подняли восстание против своего отца при поддержке матери, которая из тех же практических соображений пошла против мужа. Когда король вошел в Лимож, главный город молодого Генриха, его встретил град стрел. Тем не менее армия короля взяла верх, и в страхе перед ним принц бежал из города. Он скитался по своим владениям, получая очень мало поддержки, и в этих странствиях подхватил дизентерию. Генриху не хватало решительности и умений его отца, по тем временам он считался идеальным принцем, обходительным и любезным, но король, который из него бы получился, мог и разочаровать. Казалось, он вполне годен для того, чтобы быть правителем, но только так никогда им и не стал. Летом 1183 года Генрих Молодой Король умер, так и не помирившись с отцом, ставшим его врагом.

Но оставалось еще трое братьев. Предполагалось, что Ричард, который теперь стал старшим, займет место Генриха. Взамен король потребовал, чтобы свои права на Аквитанию Ричард передал принцу Иоанну. Ричард, основываясь на принципах права от рождения, отказался это сделать. Он покинул двор и вернулся в Аквитанию. Король посоветовал Иоанну набрать армию и выступить против старшего брата. Но у Иоанна собственной армии не было, и он вошел в союз с еще одним братом, Джеффри, который командовал большой армией наемников в Бретани. Двое младших сыновей вместе выступили против старшего брата. Достигли они очень немногого, если не считать нескольких хвастливых побед в схватках, а вот Ричард в ответ завоевал Бретань.

Генриху II казалось, что его империя стала государством, где царит беспорядок, и что она может пасть под сокрушительным воздействием междоусобных войн. Он призвал трех своих сыновей в Англию. Здесь было решено, что Иоанн должен стать королем Ирландии, что отменяет его притязания на Аквитанию. Ричард вернулся в свое герцогство. Но он не остановился на этом очевидном успехе. Кажется, теперь король решил изменить порядок наследования и передать Англию и Нормандию Джеффри; англо-нормандские территории хорошо подходили к феодальному владению Джеффри – Бретани. Это было очень тщательное разделение земель, но вскоре оно было уничтожено. Джеффри был убит во время поединка на турнире в Париже.

Теперь братьев осталось двое: Ричард и Иоанн, которых романтичные историки XIX века назвали Ричардом Львиное Сердце и Иоанном Зловещим Королем. На самом деле они мало чем отличались, оба были жадными и высокомерными, и в Английском королевстве их интересовало только одно – возможность обогатиться. Генрих пять лет держал своих сыновей в неведении, отказываясь сообщить имя наследника, но, так как он старел, решение проблемы становилось все более неотложным. В 1188 году Ричард, к разочарованию его отца, согласился передать свое герцогство под юрисдикцию французской короны.

На последовавшем за этим решением обсуждении, где участвовали все заинтересованные стороны – Ричард, король Англии и король Франции, – снова был поднят вопрос о порядке наследования. Ричард потребовал от отца заверений в том, что тот назовет его своим наследником. Генрих отказался. «Тогда, – сказал Ричард, – я могу сделать только то, что ранее казалось немыслимым». Он снял с себя меч и, преклонив колени, принес королю Франции вассальную присягу за Нормандию и Аквитанию. Другими словами, он отказался от претензий своего отца на бо́льшую часть Анжуйской империи. Отец и сын разошлись в разных направлениях.

По прошествии времени кажется, что Генрих вряд ли бы лишил своего старшего сына трона: это полностью шло вразрез со средневековым принципом правильного наследования. Но, разумеется, Ричард ни в чем не мог быть уверен. Он довел дело до открытого военного противостояния с отцом, сражаясь среди городов и замков Северной Франции. Лето 1189 года было жарким, а английский король был нездоров. Поднятая им самим волна обернулась против него. Кому теперь хотелось защищать старого короля Англии в войне против молодого принца и короля Франции?

Генриху пришлось пойти на условия противника. Он дал обещание, что Ричард будет его наследником. Когда отец, согласно ритуалу, целовал своего сына, он, по словам Ричарда, прошептал ему на ухо: «Пусть Господь хранит меня, пока я тебе не отомщу». Но старый король уже умирал. Его перенесли в носилках в Шинон в долине Луары, где он попросил зачитать список людей, уже присягнувших на верность его сыну. Первым в нем значился Иоанн. Генрих отвернулся к стене и больше не слушал. Последним из того, что он сказал, очевидно, были слова: «Позор, позор поверженному королю!» Но моралисты часто искажают предсмертные фразы. Тело Генриха II похоронено в аббатстве Фонтевро.

Если Генрих вообще остался в памяти потомков, то только благодаря связи с Томасом Бекетом. Но гораздо большего нашего внимания заслуживает его вклад в национальную систему судопроизводства и создание общего права. Возможно, проводя эти изменения, он больше руководствовался своей выгодой, чем политическими соображениями, но происхождение самых важных юридических институтов делает обвинение несостоятельным. Все вокруг запутанно и неясно. Написание истории – это часто еще один способ дать определение хаосу.

---